ИССЛЕДОВАНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА У ДОСТОЕВСКОГО

 

Валентина Миронова

 

Достоевского с полным правом можно назвать патриархом и пророком в русской литературе и культуре в целом. Чем же так дорог нам этот писатель, в чем необыкновенно притягательная сила его творчества? Ответ на этот вопрос можно найти у самого Достоевского, который еще в начале творческого пути писал: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».(1) Он оставался верным этому кредо всю жизнь: вставал на защиту униженных и оскорбленных, призывал к любви и человечности, восхищался добротой и бескорыстностью, но при этом как никто другой знал, что человек в том числе слаб и порочен. Это лишенное осуждения принятие человека во всей его двойственной полноте и отличает Достоевского как гениального писателя, мыслителя и психолога.

Он словно бы взрывает традиционную культуру с ее стройной системой ответов, и мы оказываемся перед лицом сложнейших бытийных вопросов. Как могут сосуществовать в человеке утонченность и ущербность, доброта и подлость, стремление к идеалу и падение вплоть до преступления? Достоевский сам хорошо прочувствовал роковую силу искушения и самообмана, постиг разрушающую силу страсти на грани порока, ошибался и отходил от истины. Даже в мировоззрении его соборность уникальным образом сосуществовала с персонализмом. Вся его жизнь является свидетельством того, что убеждения – одно, а человек – совсем другое. Однако все это не есть доказательство нелицеприятного двуличия или, выражаясь по-достоевски, «двойничества», это та самая двойственность, лежащая в основе несовершенной человеческой природы, и «широта», которая сильнее идей и порой даже личных интересов.

Откровения Достоевского предельно натуралистичны. Его герои, как и сам писатель, непрерывно терзаются и испытываются противоречиями, которые способны в конце концов либо парализовать человека, либо привести его к духовным вершинам. Личный путь Достоевского был от мучительного «горнила сомнений» до «осанны», поэтому он никогда никого не клеймит, но старается излечить правдой. Исповедальность его художественного товрчества очевидна: он проделывает вместе с Раскольниковым, Рогожиным и Ставрогиным полный путь от преступного помысла к его осуществлению, а потом опять вместе с ними болезненно ищет путь к покаянию и раскаянию.

Путь этот чрезвычайно труден. Достоевский скорее заставляет мучительно искать ответы на метафизические вопросы, чем дает их в готовом виде. Можно сказать, писатель благословляет каждого из нас на этот сложнейший путь духа в поисках нравственного выбора. И сопровождает, потому что вне зависимости от отношения к Достоевскому, раз соприкоснувшись с ним, уже невозможно жить так, как до него.

Почти все переступают через совесть, противятся ее голосу и тем самым тяжко обременяют ее, а затем страдают от угрызений. Но для каждого в любой миг открыт тайный путь к обновлению и исцелению. Не случайно Достоевский разделял человека и его преступление. По его мнению,  в искренних и глубоких душах ошибка, грех порождают страдание и самоотречение, а это и есть благодатное очищение, восстановление искаженной человечности.

Достоевского порой называют идеалистом, но в «Дневнике писателя» он точнее определил свой метод, назвав его «реализмом в высшей степени». На самом деле писатель довольно скептически и недоверчиво относился к покаянию «великого грешника», прекрасно понимал, что для многих обновление заперто, и тем не менее всегда верил в нравственные возможности духа. Неисповедимы его пути, и завтра может произойти то, во что не верилось вчера. Двойственность человеческой натуры толкает героев Достоевского на совершение чудовищных поступков, исходя из высоких помыслов, а после падения непрерывно терзает укорами совести. Выходит, что путем внутренней катастрофы зло может перейти в добро.

Пророческий дар Достоевского состоит в первую очередь не в сходстве с жизнью, а в вести о грядущем. По нему, истинный реализм не отрицает идеального, а напротив, обязательно предполагает его, поскольку изображает события «с прибавкою всего последующего развития». Это четко отражено в его символе веры: «Нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».(2)

Не находя опоры внутри человека, Достоевский привносил ее в душу Богом. В вере он видел единственный источник живой жизни на земле и истинную опору нравственного закона. Сущность веры – вера, а не доказательства бытия Божьего. Вера – откровение, а не довод. Если нет веры в Бога и бессмертие, то упраздняется всякий нравственный закон, оказывается «все позволено». Место религии не остается пустым, ей на смену приходят атеистические теории морали, но роковым образом они в свою очередь всегда замещаются своеволием и духовной анархией.

Яркое доказательство тому представляет Раскольников, герой романа «Преступление и наказание». Он по-своему определил, что есть добро и что есть зло, разрешив себе «кровь по совести» – пожертвовать старухой-процентщицей, одной «тварью», во имя блага человечества. Катастрофическая бедность подтолкнула его к этим мыслям, но все-таки не она, а идея о сверхчеловеке стала главным мотивом совершенного убийства. В противопоставление ей «вечная Сонечка» собственным примером демонстрирует подлинное добро, заключающееся в христианской идее свободного самопожертвования для других, потому что нельзя отнять ничью жизнь по совести, по совести можно только отдать свою жизнь. Нельзя построить счастье за счет страдания и гибели даже одного человека, пусть и последнего человека. Невозможно ни для всего человечества, ни для себя лично. Если, конечно, ты Человек. Таким образом, убийственная логика Раскольникова все-таки побеждается христианской правдой Сонечки.

Путь к духовному воскресению героя начинается с его добровольного признания в совершенном преступлении и принятии каторги. Известно, что для Достоевского страдание всегда имело большой очищающий смысл. Искупление вины и просветление души неразрывно с ним связаны, поэтому «арифметике» Раскольникова он противопоставляет смысл страдания: «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием... Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием».(3)

И еще одна мысль ярко прослеживается в этом романе, мысль о том, что даже в великом страдании добровольного самопожертвования есть свое счастье, своя великая радость, которая выпадает Сонечке. Вообще в страдании видел Достоевский знак высшего достоинства человека, знак свободного существа, а в трудном свободном выборе добра – богоподобие. Не случайно он так любил «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля. Образ Богоматери с Младенцем на руках, словно парящей навстречу людям, завораживал его. Он подолгу не мог отрывать взгляда от глубоко затаенного, полного света и скорби страдания Мадонны, Матери, прозревшей крестный путь своего Сына. В эти мгновения Достоевский отчетливо понимал, что есть сила, способная победить хаос и сомнения, вседозволенность и шаткость. Называется она со-страданием. Только такая высшая духовная красота способна спасти и спасет мир.

Князь Мышкин, герой романа «Идиот», который произносит эти слова, своим собственным примером, казалось бы, опровергает их. Выжить в материальном мире, будучи столь духовным, невозможно. Остается либо приспособиться, либо погибнуть. Но понимать Достоевского нужно гораздо глубже: ведь Бог тоже был беззащитен перед распявшими его людьми, но кто в конечном счете побеждает?

О творчестве Достоевского можно говорить как о художественной форме религиозного откровения. Он не развивает догматические идеи церкви, но пробуждает религиозные чувства. Вспомним старца Зосиму из романа «Братья Карамазовы». Он учит религиозно понимать окружающую действительность, а также принимать страдание и грех чужой и собственный как неизбежный спутник мирской жизни. Он ясно осознает сверхиндивидуальную основу греха, чтобы ставить его в счет каждому отдельному человеку. Так же как спасение, грех имеет соборный характер, и в нем нельзя отъединяться друг от друга: «Знайте, милые, что каждый единый из нас виновен за всех и за вся на земле несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех и за всякого человека на сей земле».(4)

Откровения Достоевского порой настолько неожиданны и непохожи на привычные ответы, выстроенные традиционной культурой, что абсолютно соглашаешься с Николаем Бердяевым, который написал в свое время: «Глубокое чтение Достоевского есть всегда событие в жизни, оно обжигает, и душа получает новое огненное крещение. Человек, приобщившийся к миру Достоевского, становится новым человеком, ему раскрываются иные измерения бытия».(5)

А образное определение этого мира можно найти в хорошо известном стихотворении Пушкина «Отцы пустынники и жены непорочны», которое является поэтическим изложением великопостной молитвы Ефрема Сирина. Его можно назвать квинтэссенцией идей Достоевского, в нем словно бы слышится голос самого писателя.

Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! Дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

(1) Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 15. СПб.: Наука, 1996. С.21.

(2) Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 15. СПб.: Наука, 1996. С.96.

(3) Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 5. Л.: Наука, 1989. С.528.

(4) Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 9. Л.: Наука, 1991. С.183.

(5) Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. Praha: YMCA-PRESS, 1923. Гл.1.

(6) Пушкин А.С. Собрание сочинений в десяти томах. Т.2. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. С.456.